|
«Иному человеку больше к лицу то,
Старая истина
* * * * *
Был нестерпимо жаркий день… Казалось, к полудню всё в селе вымерло, кроме старой суки, что тихо скулила в углу двора бабки Степаниды - то ли от жажды, то ли волнуясь за судьбу только что народившихся щенят. Три живых комочка трудно описуемой масти лежали поодаль на куске дерюжки. Через время дверь хаты отворилась и на пороге появилась сама старуха. Полноты безобразной и взглядом колючим. По причине злобного характера имела на селе дурную славу. Что оказывалось не по её вкусу, готова была смести напрочь. Не приведи Господь забрести чужому цыпленку в её двор, свернёт шею - не поморщится! Как знать, может быть, эта её глухота, да болезненная полнота как раз и были причиной её дурного характера. А может быть и наоборот… Завернув щенят в дерюжку, Степанида тяжело пошлепала со двора в сад. Там у стены, под старой яблоней, вытряхнула их в приготовленную ранее ямку. Сложив дерюжку, положила её в карман. Озираясь по сторонам, взяла в руки лопату. Сопя и покряхтывая, неторопливо забросала щенят землёй и притоптала… Сука встретила Степаниду вопрошающим взглядом. Да только старуха даже не глянула в её сторону - молча прошла мимо, опираясь на лопату, как на посох. Сука посмотрела ей в след испуганно и тоскливо, метнулась по цепи и замерла, вынюхивая в горячем воздухе одной ей ведомые запахи… Тем временем Степанида вошла в дом. Громко хлопнула дверь. Сука при этом вздрогнула, как под выстрелом ружья, и осела на землю. Через минуту-две сначала тихо, словно жалуясь, а потом, громко... скорбно завыла сука. Среди полуденной дремы этот вой был страшен: как трубы ангелов в Судный день, он леденил кровь всему живому. Разом отозвались собаки: лаяли и выли, щерились клыками в выжженную синь неба и рвались с цепи. Закудахтали куры. Где-то спросонья заплакал ребёнок. Земля вздрогнула – то ли почудилось, то ли в каменном карьере, что по соседству, перестарались с зарядом… Из соседского огорода, прячась за ветками вишни, две пары детских глаз терпеливо проводили Степаниду до садовой калитки. Перепрыгнув через невысокий каменный забор, мальчишки принялись откапывать только что захороненных щенят. К их великому изумлению из всех только один щенок не подавал признаков жизни – был холодным и неподвижным. Ребята вынесли их к краю виноградника и, сев в тенёчке, стали освобождать щенков от кусочков налипшей на них земли. - Подбросим их к нашей собаке, - заявил Генка. – Она три дня назад ощенилась. Вместе с этими будет семеро. - А вдруг не примет, - высказал сомнение Саша. - Примет, - успокоил его Генка. – Дело известное: надо натереть «чужаков» шерстью новой мамаши и перемешать с родными щенятами. - И не выкинет? - Нет. Проверено не один раз. Непонятно, что подвинуло Степаниду сунуться опять в сад… Заметив в винограднике «воров», она проявила завидную при своей тучности ловкость – тихо подкралась к мальчишкам сзади и ухватила одного из них. Генка успел отскочить прочь, а затем одним махом переметнулся через забор. Он был так перепуган, что остановился нескоро. Но и потом не мог сам себе объяснить, что же всё таки с диким рёвом свалилось на них… Сашу никто и никогда не бил так больно, с таким остервенением… Соизмеряла ли Степанида тяжесть своей пятерни с хрупкостью детского тела? И даже если она была так глуха, что не слышала крика ребёнка, где в этот миг было её материнское сердце? Неужели, у некоторых людей это чувство с годами притупляется, а то и вовсе утрачивается? Стоит ли тогда таким сердцам вообще биться, гоняя по жилам желчную кровь? То ли от усталости, то ли боль ужалила Степаниду в её холодное сердце – она отпустила малыша и, шепча ругательства, рухнула на землю. Саша, лишенный всяких сил, дрожа от боли и страха, переполз через каменную стену огорода и некоторое время лежал в траве, приходя в себя... Поднимаясь с четверенек, он увидел потерянного Генкой щенка. Вспомнил, как Степанида затоптала ногами других, когда избивала его. Взял щенка в руки. Улыбнулся. - Живой… Заправив рваную майку в трусы, положил щенка за пазуху, встал и, слегка пошатываясь, пошёл прочь… За пазухой, отогревшись, копошился щенок; во дворе бабки Степаниды, перестав выть, тихо поскуливала старая сука… ***
|